Был вечер так тих и волны наполнены грустью, играл где-то вальс и светила большая луна,
 А на берегу, где тихо, безлюдно и пусто, сидела мадам и скучала в беседке одна.
 А наш Маравихер, красавец фартового вида, как раз в этот час любовался прибрежной волною.
 Увидя её ожерелье, кольцо и прикиды, подумал: "Она этот вечер пробудет со мной."
 В беседку зашёл и просил по французски пардона, сгодилось вору, что в Париже шмонал косяки,
 И сердце её колокольным наполнилось звоном, что ежели б ушёл он, она б умерла от тоски. 
 Она же плыла и всё нюхала белую розу, на море глядя через модный голландский лорнет.

 И он ей сказал, как поэт, сочиняющий прозу, ему бы в театре читать за Шекспира сонет,
 "Мы с вами пойдём до заката, что на горизонте, оттуда плывут серебряные облака."
 Жемчужным дождём вдруг пролился на шёлковый зонтик, который сжимает нежная с перстнем рука.
 И дождик пошёл, но им сухо в беседке под крышей, вдали пароход загудел, как заваленный мент.
 Она говорила, а он её вовсе не слышал, он знал, что зовёт на чаёк - это клюнул клиент.
 Зовёт и молит: "Проводите до дома, мне плохо, кружит голова и ветер холодный не стих..."
 А хипа на кон, на хамлёжку - такая пройдоха, но вор её пас - он крутил на Твери не таких.

 У входа в отель на цирлах швейцар и прислуга, никто не видал в Одессе красавца, как он.
 И дамы в фойе зашептали на ушко друг другу: "Красивый, богатый, он умница, просто шер мон!"
 Зашли в номера и раскладка на высшую пробу, одною рукой он шмонал её пухлый скидняк,
 Другою рукой он снимал золотишко, ей-богу, так пальцы играли, что аж Паганини - слабак!
 В окне лунный свет, на кровати меданка приплыла, в ракитном кусту кузнечик на скрипке играл,
 И губы её шептали в бреду: "Милый, милый...", а "милый" уже на малине понты пришивал. 

 Прошёл где-то год, и спалили вора под Ростовом, на очной её просили вора опознать.
 Он думал - кранты, по этапу на нары по новой. Спалили, волки, снова мне о свободе мечтать.
 Сидел писарчук и калякал, паршивец, дознанье, она как вошла, так без чувств прижалась к стене,
 Он кинулся к ней, поднял на руки, как в то свиданье, легавым сказал: "Расколюсь, только чтоб не при ней!"
 Она же в ответ обняла его сильную шею, припала к груди, прошептала: "Эй мене шер мон,
 Мерси за заботу, поймали, но я сожалею - увы, господа, но тот вор - это вовсе не он!"